Мужчины, а поехали в Италию? Ну или в Египет. Ну или в какой-нибудь санаторий в Подмосковье, а?%)



На дачу рубить дрова или копать картошку не зовите. Я гламурна и утончённа.%)

Хоть поверьте, хоть проверьте,

Но вчера приснилось мне,

Будто принц за мной примчался,

На серебряном коне.



Он сорвал с меня одежды,

Грубо на пол повалил.

Оправдал мои надежды

И мечты осуществил.



(с) Сборная Пятигорска

В детстве очень пугливые и впечатлительные. На них действует все: фильмы с плохим концом и траурная музыка. Неуверенность в себе и своих способностях не дают Рыбам проявиться в коллективе. Легко идут как по хорошей, так и по плохой дорожке, было бы за кем. Поэтому за ними нужен глаз да глаз и твердая рука, чтобы направлять в нужную сторону.



Взрослые Рыбы - самый знающий знак Зодиака, знающий все до такой степени, что сами не могут разобраться в этих знаниях и применить их на практике (Как человек, который знает все 1098574 маршрута из Воронежа в Москву, но ездит обычно или через Австралию или через Анголу.) И так по всем вопросам. Чтобы уйти от выбора оптимального решения, Рыбы одевают очки типа Розовых, но с той разницей, что если через Розовые очки можно все-таки увидеть действительность, хотя и очень приукрашенную, то через Рыбьи очки, сделанные по типу телевизоров, можно смотреть только ту программу, которую создаешь сам и включаешь по мере надобности. Можно представить: каковы будут поступки человека с таким видением мира...



Рыбы любят напускать на себя одухотворенности. Из них получаются поэты-неудачники, писатели-графоманы, музыканты-плагиаторы, художники-абстракционисты.

Символ этого знака Зодиака - две рыбы, плывущие в разные стороны, что ярко характеризует двойственность Рыб, способных без зазрения совести менять свое мнение на чисто противоположное и бросаться из крайности в крайность.



Выбрать партнера Рыбам очень трудно: они сами не знают кого хотят. С одной стороны, Рыбы очень нуждаются в сексе, но с другой - убеждают себя, что главное - духовное. Рыбы - рабы любви и своих любимых. Они так жаждут унижаться и подчиняться, что ищут сильных волевых партнеров, которые заставят их ходить по струнке и строго выполнять команды. Все Рыбы склонны к мазохизму, и если им не удается осуществить свои сексуальные фантазии на эту тему, сильно неудовлетворены, поэтому со слабыми, мягкими партнерами несчастны. Впрочем, и с властными и строгими - несчастны тоже. Рыбы находятся в постоянных сомнениях, как насчет собственных чувств, так и чувств своих любимых. Желания их то разгораются, то затухают, т. к. вечные сомнения и мудрствования по поводу приоритетов телесного и духовного постоянно мучают Рыб.



Здоровье свое портят сами, терзая самое слабое место - эндокринную систему - мрачными предчувствиями и бесконечными расстройствами по поводу и без повода.



(с)

Как я уже говорила, на дне рождения было омерзительно скучно. Омерзительно скучно и омерзительно.. как бы это сказать благонравственно, что ли? Ручки на коленках, губки бантиком, глазёнками хлоп-хлоп. Все воспитанные и не знают слова "жопа".

К сожалению, у меня не было настроения забавляться, но мысли проскакивали. Сидела и думала - вот если я сейчас матюкнусь, скольких из сидящих за столом не хватит кондратий? Пришла к выводу - двоих. Виновника торжества и мою первуювеликуюлюбовь, которая чинненько восседала напротив меня.

Держалась я молодцом, глазки строила умеренно, на балконе, куда все выходили курить, а я пить и подышать свежим воздухом, случайно показала ему резинку чулок. Приятно констатировать, что спустя несколько лет после расставания и нескольких месяцев практически необщения, я так на него действую.%)

Я в лучших традициях продакт-плейсмента показала и уехала в голубые дали. В голубых далях меня ждали кровать, в которую я совсем не хотела никого пускать сегодня и кот, который очень скучал и был единственным исключением, в конечном итоге всё же там оказавшимся.

Сегодня утром на первой паре приходит от него смс. "Ты не могла бы выйти на секундочку?" Выхожу. Наверное, я слишком развратно улыбалась.

Хватает меня за руку, тащит в ближайшую аудиторию. Тут, кажется, я кончила первый раз.%) Захлопывает двери, прижимает к стенке. Я, как понятно, не сильно сопротивлялась. Обхватывает шею, сжимает. Я запускаю руки ему под свитер. Такой тёплый и родной. Он мнёт меня, заламывает руки, сжимает так, что трудно дышать. Начинает задирать юбку. Я в красках представляю сцену - нашим родителям в кабинете директора рассказывают, за что именно нас отчисляют. Сердце колотится не только от того, что ситуация предполагает, в общем-то, а ещё и от того, что аудитория огромная, в ней две двери, одна из которых не закрывается, что спрятаться, если вдруг что - негде, и только полуслепому глуховатому придурку мы сможем объяснить что мы делаем в пустой аудитории с расстёгнутыми штанами и юбкой на голове.

Стоя, у стены, с задранной юбкой, колотясь о эту стену спиной, растрёпанная, взъерошенная, утыкаясь мальчику носом в шею и благодаря небеса за это чудо, я получила два неземных, потрясающих оргазма.

Узнала, что он меня любит, но кто верит словам во время секса? Я- нет.%), посидела на корточках, пришла немножко в себя, поплелась на подкашивающихся ногах в туалет, приводить себя в порядок.

Аллилуйя!

День Рождения отстой. Было скучно. Именинник уединился со мной на диване и мы курили кальян. Его девушка злилась. Я её понимаю. Потом мне стало совсем скучно.



Люди, которые просят передать овощи так: "Мариночка! Ой, солнышко, прости, я тебя отвлекла от разговора? Мариночка, заинька, будь так любезна, если тебя не затруднит, передай, пожалуйста, если не сложно, овощи" - не-нор-маль-ны-е. Поэтому я напивалась и чувствовала себя среди это интилихенции не очень уютно.%)

Раз.Теренс тем временем зажег все свечи. Потом поставил одну из них на середину стола, налил шампанского, положил икры. Мария выпила залпом, думая о том, что тысяча франков уже лежит у нее в сумочке, и об этом человеке, который и притягивал ее, и пугал, и о том, как совладать с этим страхом. Она знала - ночь с Теренсом будет непохожа на все остальные.

- Сядь.

Он произнес это и нежно, и властно. Мария повиновалась, и волна жара прошла по всему ее телу; этот приказ ей уже приходилось исполнять, и она чувствовала себя теперь более уверенно.

“Это - спектакль. Я играю роль”.

Как хорошо подчиняться приказам. Не надо ни о чем думать - надо только слушаться. Она жалобно попросила еще шампанского, но Теренс принес водки - она пьянила быстрей, раскрепощала сильней и больше подходила к икре.

Он откупорил бутылку, но сам почти не притронулся к водке. Мария пила одна, под аккомпанемент громовых раскатов. Гроза началась так вовремя, будто небо и земля тоже решили, проявив свой бешеный норов, принять участие в готовящемся действе.

В какой-то момент Теренс достал из шкафа маленький чемоданчик и положил его на кровать.

- Не шевелись.

Мария замерла. Он открыл чемоданчик и извлек из него две пары металлических хромированных наручников.

- Раздвинь ноги.

Мария подчинилась. По собственной воле она потеряла способность сопротивляться и покорялась, потому что хотела этого. Она понимала, что Теренс видит ее обтянутые длинными чулками бедра, черные трусики и может вообразить себе то, что скрывается под ними.

- Встань!

Она вскочила с кресла. И, пошатнувшись, поняла, что опьянела сильней, чем ей казалось.

- Не смей смотреть на меня! Опусти голову! Ты не имеешь права поднимать глаза на своего господина.

Прежде чем она успела опустить голову, тонкий хлыст, словно сам собой выскользнув из чемоданчика, щелкнул в воздухе.

- Пей. Но голову не поднимай.

Она выпила одну за другой три рюмки. Теперь это уже был не спектакль, а самая что ни на есть правда жизни - Мария потеряла контроль над собой. Она чувствовала себя неодушевленным предметом, орудием, но, как ни трудно было в это поверить, покорность давала ей ощущение полнейшей свободы. Нет, теперь она перестала быть наставницей и утешительницей, призванной выслушивать тайные признания и возбуждать - она вновь превратилась в девчонку из бразильского захолустья, раздавленную непомерной волей мужчины.

- Разденься.

Это слово прозвучало сухо, без малейшего оттенка вожделения - и потому, быть может, таило в себе невероятный эротизм. Почтительно склонив голову, Мария расстегнула платье и дала ему соскользнуть на пол.

- Надеюсь, ты понимаешь, что вела себя плохо? Хлыст снова щелкнул в воздухе.

- Ты будешь наказана. Как ты смела мне перечить? В твои-то годы?! Ты должна стоять передо мной на коленях!

Мария начала было опускаться на колени, но хлыст опередил ее, впервые коснувшись ее тела и заставив замереть. Кожу обожгло, но следа как будто не осталось.

- Разве я приказал тебе стать на колени? Приказывал или нет?

- Нет. Новый удар.

- Надо говорить “Нет, мой господин”.

И еще удар, И снова - жгучее прикосновение хлыста. На долю секунды в голове у нее мелькнуло - она может немедленно прекратить все это. А может предпочесть иное: может пойти до конца - и не ради денег, а ради того, что он сказал ей в их первую встречу: “Человек может познать свою суть, лишь дойдя до последней черты”.

Но все это было ново, сулило неизведанные ощущения. Это и было Приключение. Потом она решит, продолжать ли его, а в эту минуту она перестала быть той, у кого в жизни - три цели, той, кто зарабатывает деньги своим телом, той, кто знает художника, у которого в гостиной - камин и который рассказывает забавные истории. Здесь она не была ничем - а это было именно то, о чем она мечтала.

- Сними с себя все. И походи по комнате, чтобы я мог тебя видеть.

Не поднимая глаз, не произнеся ни слова, она повиновалась. Мужчина, смотревший на нее, не раздевался и был совершенно бесстрастен. Кто бы теперь узнал в нем того британца, с которым она так мило болтала по пути из “Копакабаны” в отель. Нет, теперь перед ней стоял прибывший из Лондона Улисс, сошедший с небес Тезей, завоеватель, ворвавшийся в самый безопасный на свете город, вломившийся в самую затворенную в мире душу. Мария сняла лифчик и трусики, чувствуя себя одновременно и беззащитной, и защищенной. Хлыст снова щелкнул в воздухе, не дотронувшись до нее.

- Голову вниз! Ты будешь унижена, я сделаю с тобой все, что пожелаю. Поняла?

- Да, господин.

Ухватив ее за руки, он защелкнул на запястьях наручники.

- Ты получишь сполна - это научит тебя приличному поведению.

Открытая ладонь со звоном впечаталась в ее ягодицу, и Мария вскрикнула от боли.

- А-а, не нравится? То ли еще будет!

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, рот ей зажал кожаный намордник. Он был устроен так, что не мешал говорить, и она могла произнести “желтый” или “красный”, но чувствовала, что судьба ей - позволить этому человеку делать все, что ему заблагорассудится. Голая, скованная наручниками, с заткнутым ртом, и кажется, что по жилам течет не кровь, а водка.

Новый звонкий удар по ягодице.

- Не стой как истукан! Двигайся!

Мария стала двигаться по комнате, выполняя звучавшие одна за другой команды - “стой”, “направо”, “сядь”, “раздвинь ноги”. Время от времени, без видимой причины на нее обрушивался хлесткий, звонкий удар - и, испытывая боль и унижение, которое было могущественней и сильнее боли, она оказывалась в каком-то ином мире, где не существовало больше ничего, и было в этом полном самоуничтожении, в потере собственного “Я”, собственных желаний и воли нечто подобное религиозному экстазу. Одновременно нарастало и ее возбуждение, причем Мария сама не понимала, почему она так увлажнена.

- На колени!

Поскольку голова ее по-прежнему была смиренно и покорно опущена, Мария не могла видеть, что происходит рядом с ней, но все же заметила - или, верней, ощутила, - что где-то там, в другой галактике, на другой планете этот человек стал дышать прерывисто и тяжко, устав, очевидно, щелкать хлыстом и хлестать ее по ягодицам открытой ладонью, тогда как она чувствовала необыкновенный и с каждой минутой возрастающий подъем и прилив сил. Потеряв остатки смущения, она перестала скрывать, что получает наслаждение, застонала, взмолилась о ласке, о нежном прикосновении, но Теренс вместо этого подхватил ее и швырнул на кровать.

Резким, грубым движением - но Мария знала, что оно не причинит ей ни малейшего вреда - он развел ее ноги в стороны и закрепил по бокам кровати. Скованные за спиной руки, раскинутые бедра, намордник на лице - когда же он наконец проникнет в нее? Разве он не видит, что она готова, что она изнемогает от желания служить ему, сделать все, что он пожелает, стать его рабыней, домашним животным, неодушевленным предметом?!

- Хочешь, я раздеру тебя пополам? Мария видела - Теренс, приставив ко входу в ее влагалище рукоять хлыста, водит им вверх-вниз. В тот миг, когда он дотронулся до клитора, она окончательно утратила власть над собой. Она не знала, много ли времени прошло, не представляла, сколько длилось это сладостное истязание, когда внезапно случилось то, чего за все эти месяцы так и не могли добиться десятки, сотни мужчин, державших ее в объятиях, - и оргазм настиг и накрыл ее. Вспыхнул свет, Мария почувствовала, что влетает в какую-то черную дыру - не собственной ли души? - и что острая боль и страх перемешиваются со всепоглощающим наслаждением, которое уносит ее далеко за пределы всего виденного и изведанного. Она застонала, закричала, забилась на кровати, не замечая, как врезаются ей в запястья стальные браслеты наручников, а в лодыжки - кожаные ремни, неистово задергалась, именно потому что была фактически обездвижена, закричала, как никогда еще в жизни не кричала, именно потому что намордник глушил ее крик, и никто не мог слышать его. Неотделимое от боли наслаждение длилось, рукоять хлыста прижималась к клитору все сильнее, и оргазм хлынул из всех отверстий ее тела - изо рта, из глаз, из лона, из каждой поры на коже.

Она лежала почти в беспамятстве, чувствуя, как плавно опускается все ниже и ниже. Рукоять хлыста исчезла, волосы ее были мокры от обильного пота, и чьи-то ласковые пальцы сняли с ее запястий наручники, отстегнули ремни, стягивавшие щиколотки.

Некоторое время она оставалась неподвижна, в смятении не решаясь взглянуть на Теренса, потому что стыдилась самой себя, своих криков, своего оргазма. Теренс поглаживал ее по волосам и тоже тяжело дышал - но он не разделил с нею наслаждение и ни на миг не потерял самообладания.

Мария всем своим нагим телом обвилась вокруг этого полностью одетого мужчины, измученного криками, приказами и постоянным контролированием ситуации. Теперь она не знала, что сказать, как поступить, но чувствовала себя так, словно кто-то надежно оберегал и охранял ее - ибо этот человек, открывший ей неведомую часть ее естества, был ее наставник и защитник. Она заплакала, а Теренс терпеливо ждал.

- Что ты сделал со мной? - сквозь слезы спрашивала она.

- То, чего ты хотела, чтобы с тобой сделали.

Она подняла на него глаза, сознавая, что отчаянно нуждается в нем.

- Я ни к чему не принуждал тебя, ничего не заставлял делать и ни разу не услышал слово “желтый”; ты сама вверила мне власть над тобой. Никакого насилия, ни грана шантажа - ничего, кроме твоей собственной воли. И хоть ты была рабыней, а я - твоим господином, власть моя заключалась лишь в том, чтобы вести тебя по направлению к твоей собственной свободе.

Наручники. Кожаные ремни, захлестнувшие ноги. Намордник. Унижение, которое было острее и сильнее боли. И все равно - он прав! - она никогда прежде не испытывала такой полной свободы. Никогда прежде не ощущала в себе такой энергии, такой жизненной силы.





Два.Запись в дневнике Марии:



Не знаю, что он подумал в тот вечер, когда открыл дверь и увидел, что я стою на пороге с двумя чемоданами.

- Не пугайся, - поспешила я успокоить ею. - Я не жить к тебе приехала. Давай поужинаем.

Он молча помог мне войти, внес мои вещи, а потом, не сказав даже “Как я рад тебя видеть!”, или “Вот не ждали, не гадали”, или еще что-то в этом роде, сгреб меня в охапку и начал целовать, дотрагиваясь до моего тела там и тут, обхватил ладонями мои груди, запустил руку под трусики - словно ждал этого момента бесконечно долго и боялся, что он не наступит никогда.

Не дав мне и слова сказать, он торопливо сорвал с меня одежду, повалил на пол, и вот так, прямо здесь, в холле, безо всяких приличествующих случаю церемоний и околичностей, на холодном ветру, задувавшем из-под двери, мы в первый, раз занялись любовью. Я подумала было - не остановить ли его, не переместиться ли в какое-нибудь более удобное место, не сказать ли, что у нас есть время, чтобы исследовать бескрайний мир нашей чувственности, но ничего не предприняла, ибо хотела, чтобы он овладел мной как можно скорее, ибо этот мужчина никогда не принадлежал мне и никогда больше принадлежать не будет. Потому я могла любить его со всей своей энергией и - пусть хоть на одну ночь - получить то, чего у меня не было раньше и, вероятно, не будет впредь.

Уложив меня на пол, он резко внедрился в мое тело, обойдясь без предварительных ласк, так что я оказалась не вполне готова принять его, но испытываемая мною легкая боль была мне приятна, поскольку он должен был понять, что я принадлежу ему и что он не должен спрашивать разрешения. Я была там не для того, чтобы чему-то учить его или чтобы показать, насколько я чувственней других женщин, а всего лишь чтобы сказать ему “добро пожаловать!”, показать, что он желанен мне, что и я долго ждала этой минуты, что меня радует неистовство его напора и полнейшее пренебрежение теми правилами поведения, которые установились между нами, что теперь мы стали просто самцом и самкой, ведомыми одним лишь инстинктом. Позиция была самая что ни на есть банальная: я лежала на спине, разведя бедра, Ральф был сверху. Я смотрела на него, не желая имитировать наслаждение, издавать какие-то стоны, вообще не желая ничего - лишь бы наглядеться, покрепче запомнить каждое мгновение и видеть его склоненное надо мной лицо, чувствовать, как вцепляются мне в волосы его пальцы, как его рот не то целует, не то кусает. Да, никаких утонченных ласк, никакой предварительной игры: он проник в мою плоть, я - в его душу.

Он то замедлял, то наращивал темп, иногда останавливался и взглядывал на меня, но не спрашивал, хорошо ли мне, потому что знал: в этот миг наши души могут общаться только так. Движения его становились стремительнее, я знала, что одиннадцать минут вот-вот истекут, и хотела, чтобы они продолжались вечно, потому что так прекрасно - Боже милосердный, как прекрасно! - дарить ему обладание, не требуя взамен ничего. Глаза мои были широко раскрыты, и, когда их застилала пелена, я чувствовала, что мы уносимся в иное измерение, где я становлюсь Великой Матерью, самой Вселенной, любимой женщиной, священной проституткой, отправляющей древнее таинство, о котором он однажды рассказал мне, сидя у камина с бокалом вина. Когда его руки крепче стиснули мои плечи, я поняла - приближается оргазм. Движения стали неистовыми, и вот он закричал - не застонал, не глухо замычал, закусив губу, а закричал, зарычал, взвыл диким зверем. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что соседи услышат, вызовут полицию - но это не имело никакого значения, и я испытала огромное наслаждение, ибо именно так повелось от начала времен, и когда первый мужчина, встретив первую женщину, впервые предался с ней любви, они тоже кричали.

Его тело обмякло, навалилось на меня всей своей тяжестью, и не знаю, как долго лежали мы, не размыкая объятий, а я гладила его голову - как в тот день, когда мы с завязанными глазами ласкали друг друга в номере отеля, - и чувствовала, что бешеный стук его сердца утихает, а пальбы, едва прикасаясь, скользят по моим рукам, заставляя каждый волосок на моем теле стать дыбом.

Он, вероятно, понял, что мне тяжело, перекатился на бок, потом лег на спину рядом со мной, и мы уставились в потолок, где горела люстра с тремя рожками.

- Добрый вечер, - произнесла я.

Он притянул меня к себе еще ближе, так что моя голова оказалась у него на груди, и лишь спустя несколько минут ответил “Добрый вечер”.

- Соседи, наверно, все слышали, - продолжала я, не очень понимая, что будет дальше, потому что говорить сейчас “Я люблю тебя” не имело ни малейшего смысла: он и так это знал, а я и подавно.

- От двери сквозит, - ответил он, хоть и мог бы сказать: “Как это чудесно”. - Пойдем на кухню.

Мы поднялись, и только теперь я заметила, что он даже не успел раздеться и оставался в том же виде, в каком открыл мне дверь, если не считать, конечно, изрядного беспорядка в туалете. Я набросила на голые плечи свой пиджачок. Мы прошли на кухню, он сварил кофе, выкурил подряд две сигареты, а я - одну. Присели к столу. “Спасибо”, сказал он глазами, “И я тебе благодарна”, взглядом ответила я. Таков был наш безмолвный диалог.

Наконец, он отважился спросить, почему я с чемоданами.

- Завтра в полдень улетаю в Бразилию.

Женщина всегда знает, когда мужчина нужен ей и важен. А наделены ли этим даром мужчины? Или же мне придется сказать: “Я люблю тебя”, “Я не хочу разлучаться с тобой”, “Попроси меня остаться”?

- Не надо, - да, он понял, что имеет право сказать мне это.

- Надо. Я дала обет.

Потому что иначе могла бы поверить, будто все это - навсегда.



И три.Я опустилась на колени, сняв с него мало-по-малу все, что на нем было, и увидела поникший, будто дремлющий член Ральфа. Его самого нисколько не смущало это обстоятельство, и я принялась целовать его ноги, начиная со ступней. Член стал медленно оживать, и я прикоснулась к нему сперва пальцами, потом губами и языком, и - не торопясь, чтобы Ральф не расценил это как “ну, давай же, просыпайся” - стала целовать его с нежностью, от которой ничего не ожидала и которая оказалась в результате решающей. Ральф, постепенно возбуждаясь, дотронулся до моих сосков, приласкав их кончиками пальцев, как в ту кромешной темноты ночь, и от этого меня охватило желание, чтобы он овладел мною так, как ему захочется: и лоно, и рот, и груди были готовы принять его.

Не снимая с меня жакета, он повернул меня спиной к себе, перегнул над столом и медленно вошел - на этот раз не было неистового и жадного напора, как не было и страха меня потерять - ибо и сам в глубине души понял, что все это сон, сном пребудет и явью никогда не станет.

Я одновременно почувствовала в себе его член - и его руки, которые ласкали мои груди и ягодицы так, как это умеет делать только женщина. Тогда я поняла - мы созданы друг для друга: он способен перевоплощаться в женщину, а я - в мужчину, как было, когда мы разговаривали или начинали путь навстречу друг другу. Путь двух заблудших, неприкаянных душ, двух частиц, без которых вселенная была бы неполной.

И по мере того, как он проникал в меня, не переставая ласкать, я все яснее сознавала - он делает это не только для меня, но и для всего мироздания. У нас было время, была взаимная нежность, было понимание друг друга. Да, прекрасно было, когда я, желая всего лишь попрощаться, возникла в дверях его дома, с двумя чемоданами в руках, а он, можно сказать, набросился на меня, швырнул на пол и овладел с яростью, порожденной страхом. Но несравненно прекрасней было знать, что эта ночь не кончится никогда и что, когда здесь, на кухонном столе, настигнет меня оргазм, он будет не завершением, а началом нашего свидания.

Он вдруг остановился, но пальцы задвигались быстрее, и я испытала один за другим три оргазма. Острота наслаждения граничила с болью, так что в какое-то мгновение мне хотелось даже оттолкнуть Ральфа, высвободиться, но я сдержалась и не дрогнула: я была готова принять и пережить еще оргазм, еще два, или еще...

...и тут внезапно какое-то подобие света вспыхнуло во мне. Я была уже не я, не прежняя Мария, а существо, стоящее бесконечно выше всего известного мне. Когда его рука повела меня к четвертому оргазму, я вступила в те края, где царил безмятежный покой, а на пятом - мне открылся Бог. В этот миг Ральф снова задвигался во мне, но и пальцы его не замерли, и тогда с криком “Боже!” я оказалась неведомо где - не знаю, в аду ли, в раю.

Но нет - в раю. Я стала землей, горами, тиграми, реками, текущими в озера, озерами, превращающимися в моря. Ральф наращивал темп, боль перемешивалась с наслаждением, я могла бы сказать “Больше не могу”, но это было бы несправедливо - потому что в этот миг мы с ним стали единым существом.

Я не противилась ему, хотя его ногти теперь впивались в кожу моих бедер, а грудью и животом я лежала на кухонном столе, думая, что нет на свете места лучше для того, чтобы заниматься любовью. Сильнее заскрипел и закачался стол, прерывистым и бурным стало дыхание, глубже вонзились ногти, а я билась об Ральфа - плотью о его плоть, костью - о его кость, и снова надвигался оргазм, и во всем этом НЕ БЫЛО НИ ГРАНА ПРИТВОРСТВА!

- Ну!

Он знал, что произносит, и я знала, что близится миг наивысшего взлета, и чувствовала, что тело мое готово растечься, а сама я уже перестала видеть, слышать, ощущать вкус, превратившись в одно огромное вместилище чувства.

И, не запоздав ни на миг, я изошла вместе с ним. И длилось это не одиннадцать минут, а вечность, и казалось, будто он и я, освободясь от телесном оболочки, бродим в ликовании, понимании, близости по райским садам. Я была женщиной и мужчиной, он был мужчиной и женщиной. Не знаю, сколько времени продолжалось это, но, казалось, весь мир объят молитвенной, благоговейной тишиной, словно Вселенная и жизнь перестали существовать, превратись в нечто священное, имени не имеющее, исчислению в часах и минутах не поддающееся.

Но вот время вернулось, я услышала крик Ральфа и стала вторить ему, ножки кухонного стола с силой бились об пол, и ни одному из нас двоих не пришло в голову спросить или попытаться узнать, что подумает весь остальной мир.

Он высвободился без предупреждения и засмеялся, а я, повернулась к нему, чувствуя, что меня еще не отпустила судорога наслаждения, и тоже засмеялась. Мы обнялись, словно после первого в жизни соития.

А волосы на затылке почти собираются в хвостик. Почти-почти.

Ещё немного и будет, как год назад - до середины спины. Жду-жду.

На улице туман и промозглая сырость. Осень-осень.

Кот нежничает и спихивает с кресла. Мяу-мяу.

Хочу смены обстановки. Хочу-хочу.

Буду вести себя хорошо. Да-да.

Ты веришь? Правда-правда.

Фигушки, не лягу я спать пораньше. Машина ещё не на стоянке, коту есть нечего и молоко я всё выпила. Значит, в магазин и на стоянку.



Почему-то у меня замечательное настроение вдруг нарисовалось.

Сегодня с Алькой обсуждаем преподшу. Преподша заводная, активная, много её, в общем, напрягает.



Я сижу, листаю журнал, вся в себе, Алька мне шипит на ухо:



- Не, ну посмотри, как скачет, вся такая радужная и прекрасная.

- (не отрываясь от журнала) Ага.

- Фу, смотреть противно, сто лет в обед, а из себя девочку строит. Лицемерка.

- (не отрываясь от журнала) Ага.

- *мрачно* псевдопозитивная, блин.



Отрываюсь от журнала, хлопаю глазами, пытаюсь сообразить - пиздопозитивная - это как?



Дошло не сразу.

Если про арбуз с молоком ходят такие же страшилки, как про огурцы с молоком, и если это правда хоть наполовину, - я попала.%)